НОБЕЛИАТ НЕПРИКАСАЕМЫЙ
Как нагнетаются страсти вокруг юбилея «почётного гражданина США»
Мне позвонила девушка с телевидения и ангельским голосом предложила принять участие в передаче "Список Норкина".
Я стал отказываться от приглашения. У меня большой и не вдохновляющий опыт общения с нашим телевидением. Он восходит ещё к 1966 году. Тогда группу московских писателей: Владимира Солоухина, Олега Волкова, Вячеслава Иванова (ныне академика) и меня, — пригласили в Ленинград принять участие в передаче "Сбережение русской культуры". Кто ж из русских откажется?!.. В Ленинграде нас ждали писатели Лев Успенский, Леонид Емельянов, Владимир Бахтин. Возглавил всю группу и вёл передачу Д.С. Лихачёв, тогда ещё членкор.
Ну, мы и выступили… Солоухин негодовал по поводу засилья в языке аббревиатур, Волков предлагал возобновить концерты духовной музыки, Иванов говорил что-то возвышенное о Пастернаке, сам Лихачёв — о вкладе евреев в русскую культуру и т.д. А у меня незадолго до этого была в "Литгазете" статья "Кому мешал Тёплый переулок?" по поводу бесконечных и часто несуразных переименований городов, улиц, площадей. Эту тему я и двинул в передаче, предлагал вернуть старые названия Твери, Нижнему Новгороду, Самаре, Сталинграду… Да ещё дерзнул посмеяться над тов. Пеговым, председателем Моссовета, который похвастался в "Вечерней Москве", что в столице скоро не останется улиц с названиями монархического и религиозно-церковного происхождения. Я сказал: "В таком случае надо в первую очередь заставить взять псевдонимы артиста Михаила Царёва, композитора Никиту Богословского, всех Рождественских и Вознесенских…" Шуточки, видите ли… А передачка-то шла на всю страну. И вскоре раздался из Москвы грозный звонок тов. Н. Месяцева, который ведал тогда радио и телевидением. Он потребовал под предлогом технической неполадки прекратить передачу. Но произошло чудо: работники телевидения не подчинились приказу начальства и довели передачу до конца.
Однако замзав отделом пропаганды ЦК, известный впоследствии оборотень А.Н. Яковлев, написал в Политбюро бумагу, в которой передача была расценена как идеологическая диверсия. Уволили и сотрудников редакции, и директора студии. А среди участников передачи членами партии были только двое — Солоухин и я. Володя куда-то своевременно отбыл. Вызвали в ЦК меня. Там некто тов. Московский допытывался: "Почему вы так не любите Горького?" Я отвечал, что люблю, и очень, но старинный город был переименован в честь великого писателя вопреки его желанию, и вообще эти переименования — варварское неуважение к родной истории. Собеседник меня не понимал. Но никаких административных последствий не было, а сотрудников редакции даже скоро вернули на работу.
А настоящей-то русофобской диверсией была работёнка Гав. Попова да С. Станкевича, возглавивших при Ельцине Моссовет: они стёрли с карты Москвы имена Пушкина, Чехова, Горького, Неждановой… Крушили памятники.
И вот минуло полвека. Что изменилось на телевидении? Есть ли там сейчас хоть один сотрудник, способный воспротивиться, допустим, дикому музыкальному грохоту в начале всех выпусков новостей?
…2 октября, поздно вечером вдруг вижу свою физиономию на канале ТВЦ. Я уже и забыл, что когда-то телевизионщики приезжали ко мне и записывали. Я рассказывал, что когда зимой и весной 45-го года мы в Восточной Пруссии входили в немецкие города, они были почти пусты, население бежало, бросив хозяйство. А мы пришли из страны, которую эти хозяева, их братья и сыновья разграбили и залили кровью. Там остались раздетые и разутые дети, матери, жёны. И нам разрешили отправить по одной посылке что-то из этих трофеев домой. Причём в домах встречались вещи и наши, советские, украденные у нас. Я набрёл на смокинг и браунинг. Смокинг так вообразил моё юное воображение, что именно его я и отправил домой, и потом в студенческие годы иногда по праздникам, например, на Новый год, щеголял. Об этом я довольно долго и рассказывал телевизионщикам. Но эти прохвосты вырвали из рассказа только кусочек про смокинг, как одну из деталей нарисованной ими лживой картины ограбления советскими солдатами бедной фашистской Германии. Ну, просто бандиты эфира!
За полвека было у меня немало и других совершенно возмутительных историй с телевидением. Поэтому, ссылаясь и на возраст и на то, что живу за городом, я стал отказываться от приглашения.
Но девушка с ангельским голосом была настойчива, дала мне всякие гарантии и обещания. Не устоял… Прислали за нами с женой машину, поехали. И сразу по прибытии началось то, чего и следовало ожидать: до передачи ещё два с половиной часа! Я хотел плюнуть и уехать. Но тут явилась другая милая девушка со сладкими речами, и я опять смалодушничал…
Через часок-полтора пришёл Юрий Поляков. Я поблагодарил его за восстановление на первой полосе "Литгазеты" профиля Максима Горького, который смахнул когда-то Ф. Бурлацкий. "Это же самый знаменитый писатель двадцатого века!" "Кто?" — спросил вошедший человек. Я повторил. Тот усмехнулся. Присмотревшись к нему, я глазам не поверил: Боже, передо мной стоял тот самый Станкевич, собрат Гав. Попова. Его когда-то уличили во взятке, дело пахло керосином, но он успел слинять, кажется, в Польшу, и долгие годы как бы не существовал. Однако, вот же снова здесь на телевидении. И ещё смеет появляться на людях! Мало того, поучает нас, как надо жить…
Ведь если сейчас на Украине громят памятники Ленину озверевшие тёмные толпы, то у нас то же самое проделывали свободолюбивые интеллигенты, среди которых был этот Станкевич. Они с Гав. Поповым руководили сносом памятника Дзержинскому.
Через два часа меня пригласили в кресло, и третья очаровательная девушка принялась обмахивать моё лицо кисточкой, пудрить, причёсывать — навела полный марафет. И вот я сижу на трибуне под светом юпитеров. Со мной рядом мой добрый приятель Юрий Васильевич Емельянов, известный историк. На арене появляется сам товарищ Норкин.
Норкин вызывает Наталью Нарочницкую и Леонида Гозмана. Гозман всё время лезет на экран со своими замшелыми объявлениями. Вот и на этот раз: "Любая война кончается зверством!" Да, жутким зверством завершилась наша Великая Отечественная: разгромили фашизм, освободили родину и пол-Европы, довели Гитлера до самоубийства…
Тов. Долгов, приехавший с Донбасса, сказал, что ему, человеку с такой фамилией, надлежало бы быть более чутко-непримиримым к страшным фактам фашизма на Украине, в частности, к убийствам мирных жителей, как в Бабьем Яру. А Гозман, беснуясь, представил это как антисемитский выпад и заявил, что Долгов не достоин разговаривать с ним, с Леонидом. Что же до зверств, говорит, надо ещё посмотреть, не сами ли себя сожгли одесситы 2 мая в Доме профсоюзов; не сами ли себя расстреляли милиционеры в Мариуполе, отказавшиеся стрелять в народ; не сами ли себе отрезали головы и жители под Донецком…
Потом появился на арене Юрий Поляков, напротив — Александр Минкин из "МК". На днях Ю. Поляков в газете "Культура" довольно деликатно выразил законное недоумение, почему памятника давно умершему великому Георгию Свиридову нет, а Ростроповичу уже красуется; почему столетие и иные юбилеи таких крупнейших наших писателей, как Шолохов, Леонид Леонов, Твардовский прошли весьма скромно, а "бурная общефедеральная подготовка к столетию автора десятитомного "Красного колеса" уже началась, — это в какой-то мере неуместно". И уже создан юбилейный Комитет, в который Полякова пригласили, но он отказался от столь сомнительной чести.
К тому же, Поляков выступил против того, что в головы школьников втемяшивают "Архипелаг ГУЛаг", который ничего, кроме презрения и ненависти к своей родине, разбудить в юных душах не может.
Юрий Поляков в справедливом и смелом выступлении против небывалого юбилейного ажиотажа допустил оплошность: назвал Солженицына эмигрантом. А на самом деле, когда терпеть стало больше уже невозможно, его выслали. В это и вцепились две дамы: вдова гения и та самая Людмила Сараскина, автор жития Солженицына, за что она была удостоена солженицынской премии в размере, кажется, 25 тысяч долларов.
Мадам Сараскина, излив весь гнев и негодование, писала: "А.И. Солженицын был выдворен из страны правительственным Указом. А.И. Солженицын прошёл через арест, тюрьму Лефортово, аэродром Шереметьева, самолёт, где его охраняли восемь агентов КГБ, они вытолкнули А.И. Солженицына на трап во Франкфурте-на-Майне".
Во-первых, доктору наук надо бы знать, что правительство указов не издаёт. Во-вторых, это был не арест, а задержание. В-третьих, ночь в Лефортово Солженицын провёл в мучительных раздумьях не о детях, не о жене, а о том, вставать ли ему утром, когда войдёт тюремное начальство. На рассвете решил: "Ни в коем случае не встану!". Когда утром дверь открылась, вошёл полковник — гордый нобелиат поднялся, встал, поздоровался. В-третьих, сопровождали его не восемь агентов, а два. Наконец, никто его не выталкивал, а дали ему денег, и он сошёл с трапа в объятья Генриха Бёлля, бывшего солдата вермахта, в 1943 году славшего из очень полюбившегося ему Крыма родителям в Кёльн свинину и даже нашу советскую обувь.
А вдова по поводу ошибки Ю. Полякова сочла необходимым прибегнуть даже к такой чрезвычайной мере как ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО к писателю. "Возмущена бессовестной клеветой!.. Вы не можете не знать, что в феврале 1974 года А.И. Солженицын был арестован… Об этом сообщил ТАСС…" Она считает, что все обязаны знать то, что известно ей. А сообщение ТАСС было такое: "Указом Президиума Верховного Совета за систематические действия, несовместимые с принадлежностью к советскому гражданству и наносящие ущерб Союзу Советских Социалистических республик, Солженицын А.И. лишён гражданства СССР и 13 февраля 1974 года выдворен за пределы Советского Союза.
Семья Солженицына может выехать к нему, как только сочтёт необходимым". Семья и выехала. Прихватив весь архив писателя.
Тут надо заметить, что Солженицын был изгнанником не совсем чистым, а с примесью. Действительно, ещё в 1990 году глава правительства И.С. Силаев, а потом президент Ельцин предлагали, даже упрашивали его вернуться. Какой же он после этого гонимый? Чистый эмигрант. Но будучи всегда и во всём осмотрительным, чутконосым, всё заранее планируя и рассчитывая (даже — как и в каком порядке с кем поздороваться на заседании редколлегии "Нового мира"), Солженицын не спешил, выжидал, чем кончится заварушка на родине, сидел в своём поместье в штате Вермонт ещё четыре года и вернулся только летом 1994-го уже после расстрела Дома Советов, когда решил, что долгожданная контрреволюция и впрямь победила. Припожаловал и благословил русофобскую контрреволюцию. Позже, правда, кое-что понял, да было уже поздно. Ведь важно, где ты и с кем в решающие часы истории родины. Он был с её лютыми врагами. А вдовица даже спустя столько лет после смерти дражайшего супруга так ничего и не поняла. Всё долдонит о "глухих советских временах", о том, что "большевики исказили лик России". Действительно "исказили": была лапотная — стала атомная, была безграмотная — стала космическая, была покорённая царским правительством и иностранцами — стала великая и независимая…
И ведь как характерно! Она обнаружила у Ю. Полякова одну ошибку — и уже заявляет: как он смеет возглавлять "Литературную газету"? Впрочем, тут же добавила: "Вы недостойно повторяете клевету о призывах к войне, состряпанную против А.И. Солженицына". Ну, таких призывов, что оглашали Новодворская, или Кох — у Солженицына не было. Он не столь глуп, как эти двое. Но чего стоят похвалы Солженицына предателю Власову и глумление над маршалом Коневым, с которым случайно встретился в "Новом мире", и над другими нашими военачальниками, включая Сталина: "Власов был из самых способных генералов, среди которых много было совсем тупых. Настоящая фигура!"
Этот пророк вполне допускал и наше поражение в войне, не видел в этом ничего страшного. Подумаешь, мол, "придётся вынести портрет с усами и внести портрет с усиками". Да ещё ёлку придётся наряжать не на Новый год, а на Рождество.
А вот этот вопль: "Подождите, гады! Будет на вашу голову Трумэн! Бросит вам атомную бомбу на голову" (т. 3, с. 52). Л. Сараскина, не знающая, когда жил и когда правил Трумэн, а, может, и того, кто это, пишет в своём "Колесе" вот такую околёсицу о пассаже с бомбой: "В мае 1982 года "Советская Россия" писала, что Солженицын, изгнанный из страны, бросил в лицо согражданам страшную угрозу…" (с. 761). Вот эту самую. Мадам филологии, но этого не могло быть.
Почему же не могло? Да потому, что Солженицына выдворили в 1974 году, и он знал, что президентский срок Трумэна уже больше двадцати лет как закончился, и бомба теперь у другого президента, а за два года до этого Трумэн даже успел и вовсе помереть. Вот так Сараскина написала всю свою книгу о Солженицыне почти в тысячу страниц.
А публичные холуйские восхваления Америки! "Она давно проявила себя как самая великодушная и щедрая страна в мире" (США. "Русская мысль". 17 июля 1974). И года не прошло, а США действительно выказали свою великодушную щедрость Солженицыну. Л. Сараскина радостно сообщает: "30 марта 1975 года пришло известие из Вашингтона: сенат единогласно проголосовал за избрание Солженицына почётным гражданином США" (с. 718). Мало того, его президент и в гости приглашал. А вдова сейчас впаривает нам, что бедного супруга в Америке люто травили.
Но совсем о иного рода американской щедрости много могли бы рассказать этому оратору Корея и Вьетнам, потерявшие миллионы своих граждан от щедрых угощений их американскими бомбами, снарядами, напалмом. И, зная это, Солженицын взывал к американцам: "Я говорю вам: пожалуйста, побольше вмешивайтесь в наши внутренние дела… Мы просим вас: вмешивайтесь!"
Да вот же и на экране этой телепередачи мы читаем его призыв к Западу "прийти и вмешиваться, как можно больше, в наши дела". А как можно придти с этой целью в другую страну? Только с помощью оружия. Но что такое приход на чужую землю для установления своего порядка с помощью оружия? Война.
Ю. Поляков заметил, что Солженицын "мало о ком из собратьев по перу сказал доброе слово". Какое там! Вот его излюбленные эпитеты, которые он навешивал на своих, по именам названных, "собратьев": жирный… лысый… вислоухий… бездарь… плюгавец… плесняк… наглец… собака… шакал… баран… змея… шпана… обормоты… дармоеды… И так даже о сотрудниках породившего его "Нового мира": "полдюжины новомирских лбов, галерея монстров — прихлебателей, трусов, подхалимов" и т.д.
И так не только о знакомых писателя и редакторах, но даже о совершенно посторонних людях: "Идёт какой-то сияющий, радостный гад. Кто такой, не знаю". Не знает человека, и всё-таки — гад!
Вот почему Шолохов сказал о нём: "Какое-то болезненное бесстыдство". И даже его крёстный отец Твардовский в конце концов не выдержал: "У вас же нет ничего святого. Ему … в глаза, а он — Божья роса!". И всё это Солженицын сам воспроизвёл в своих книгах.
Да не только современников, всю классику нашу от Пушкина до Горького оболгал. Пушкин, говорит, "в "Цыганах" похваливал блатное начало". Да ещё и был певцом крепостничества. Это он доказывает с помощью нескольких строк стихотворения "Деревня". Там в начальных строфах говорится о красоте русской природы, о прелести деревенского одиночества, но есть и одна такая строка: "Везде следы довольства и труда". За неё и схватился потрошитель мировой литературы: "Ага, довольства!" И пошёл плясать вокруг этой строки, отбросив, словно их и нет, все последующие строфы:
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слёз, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея…
А как Солженицын глумился над Достоевским, даже над его каторгой. Да что ж это за каторга: "Начальство даже одевало их в белые полотняные куртки и панталоны — ну, куда уж дальше!". Да ведь тогда и солдаты шли в бой в белых штанах.
Тут кстати будет сказать о гуманизме и милосердии. Достоевский был арестован 23 апреля 1849 года, просидел несколько месяцев в каземате, потом — изуверская царская милость — инсценировка смертной казни на Семёновском плацу. После чего — кандалы и целый месяц лютого зимнего этапа в Омский острог. Там 23 января 1850 года заковали в кандалы иного рода. И вот лишь со дня прибытия в острог и начался отсчёт его каторги. И весь срок в кандалах… А Солженицын не только и помыслить не мог ни о каких кандалах, но и срок наказания стал ему отсчитываться со дня ареста в феврале 1945 года в Восточной Пруссии. И если Достоевский был арестован по доносу, то Солженицын организовал свой арест сам. Письма на фронт и с фронта на законном основании военного времени подвергались цензуре, и на них ставился штамп "Просмотрено военной цензурой". Солженицын не мог не знать этого, но рассылал приятелям и знакомым письма, в которых гнусно поносил Сталина за отступление от ленинизма.
Лгал он и о Толстом. У того и обыск был в Ясной Поляне, и слежка за ним, и письма с угрозой убийства, и отлучение от церкви, и молитва Иоанна Кронштадтского о скорейшей его смерти, и такое самодурство цензуры, что иные книги, как "Воскресение", уже всемирно известному писателю стыдно было в руки взять… А Солженицын писал о нём: "Не нужна свобода тому, у кого она есть. Ясная Поляна — открытый клуб мысли".
И о Чехове лгал, и о Горьком, и о Шолохове, и Твардовского водил за нос, тайно переписал его секретное письмо К. Федину и переслал на Би-Би-Си, где его, к изумлению автора, тотчас огласили… Да ведь не смог без плевка пройти мимо и Шекспира, Шиллера, Диккенса, объявив их творчество "отчасти уже балаганным" (Архипелаг, т. 3. с. 181).
А к двум известным нам дамам примкнул ещё и артист Евгений Миронов. Артист не обошёлся, конечно, без того, чтобы не вспомнить "о самых мрачных страницах истории нашей страны". Это о каких же? Не о тех ли, когда юноша из провинции приезжает в столицу, его принимают в знаменитый театральный вуз, дают общежитие. Платят стипендию, потом берут в не менее знаменитый театр, и он без взяток и угодничества становится известным артистом? Какая мрачность!
Артист возмущен нападками Ю. Полякова "на личность и творчество великого русского писателя и мыслителя": это, мол, "низость", "гнусность". Ну, во-первых, Поляков заявил даже такое: "Никто не предлагает вычеркнуть Солженицына из списка выдающихся соотечественников". Где же тут низость? Наоборот, высота поднебесная.
А, к примеру, известный мыслитель Александр Зиновьев писал: "Солженицына надо не просто критиковать, его надо громить. Эту б… всеми силами навязывают нам как со стороны Запада, так и со стороны пятой колонны Запада в России". Так было сказано ещё в 1990 году, когда Зиновьев жил в Мюнхене, и я с ним переписывался.
А вот несколько строк ныне здравствующих писателей.
Юрий Бондарев: "Чувство злой неприязни, как будто он сводит счёты с целой нацией, обидевшей его, клокочет в Солженицыне, словно в вулкане. Он подозревает каждого русского в беспринципности, косности, в стремлении к лёгкой жизни… Он не знает русского характера и характера "свободы" Запада" (Слово пробивает себе дорогу. М. 1998. с. 451). Это — 1974 год.
Александр Рекемчук: "Я часто встречаюсь с читателями — рабочими, научными работниками, молодёжью. В последнее время всё чаще спрашивают: "До каких пор злостный клеветник и отщепенец Солженицын будет пользоваться правом жить среди советских людей?" Я отвечаю, что мы, писатели, уже давно изгнали его из наших рядов. Ему нет места среди честных тружеников" (Там же, с. 461). Тоже - 1974 г. Так что "низость" и "гнусность" артисту следует оставить при себе.
А начал он письмо возвышенно в духе бессмертного Геннадия Несчастливцева: "Господин Поляков, к сожалению, не могу обратиться к вам по правилам, принятым в приличном обществе". Но позвольте, о каком это обществе — о нашем, что ли? Милостивый государь, общество, в котором 144 кровососа-миллиардера и 20 миллионов людей, живущих на 7-8 тысяч рублей в месяц, не позволительно называть приличным. Общество, в котором при весьма сложной и угрожающей международной обстановке министром обороны назначается сексуально озабоченное чучело, и оно пять лет на глазах высшей власти разлагает армию — такое общество только олух царя небесного может считать приличным. Общество, которое торгует за границу своими детьми, и порой они там гибнут от рук своих покупателей — такое общество заслуживает быстрой и безжалостной замены иным обществом.
Миронов заявил, что Поляков "оскорбил благородную даму" и посему должен принести сей благородной даме извинения. Позвольте, разве писатель посчитал неуместным ажиотаж по поводу юбилея дамы? Совсем нет.
Правильно сделал Юрий Поляков, отказавшись войти в Комитет, и в данном случае не за что ему извиняться.
Читатель может спросить: "Позвольте, а передача-то как? Что вы сами-то сказали там?". А ничего не сказал. Меня из деревни привезли, как драгоценность, я два с половиной часа ждал, а слова не дали.
Владимир БУШИН.
30 октября 2014
http://zavtra.ru/content/view/nobeliat-neprikasaemyij/
