КПРФ Северское отделение

Карл Маркс в одной из своих ранних статей писал, что «немецкая философия – продолжение немецкой истории в идее». Далее, развивая эту мысль, он пояснял: в то время как другие народы творили практическую историю, действовали, изменяли общественные порядки, немцы жили неизменной, размеренной жизнью прадедов и прапрадедов, погрязая век за веком в спокойном бюргерском болоте и … философствовали, действовали лишь в воображении. Итак, истинная немецкая история, то есть развитие с его коллизиями, борьбой, драмами, проходила лишь в голове немецких философов, а в немецкой реальности никаких изменений не было. То же самое можно сказать и о русских, с тем лишь различием, что русские проживают свою истинную историю в литературе. В реальной материальной жизни все течет по-прежнему: дворяне все также зевают и пьют компот в поместьях, чиновники все также худо-бедно управляют и приворовывают, купцы – торгуют, на барыши напиваются, бьют зеркала и сервисы, крестьяне, наконец, пашут землю, лузгают семечки, пьют самогонку и бьют жен. Так продолжается один, другой, третий век и их друг от друга почти и не отличить… А в литературе – революции, перевороты, смены эпох – был классицизм, пришел романтизм, ушел романтизм, пришел натурализм…. В публицистике славянофилы критикуют западников, западники – славянофилов, гремят блестящие аргументы, контраргументы, цитаты на немецком, цитаты на французском …

Но вот пришли большевики, всколыхнули болото нашей жизни, железной уздой диктатуры обуздали революционный смерч, вытолкали Микулу Селяниновича и Илью Муромца из избы в чисто поле: вот тебе место, вот инструмент – строй электростанцию, металлургический завод, железную дорогу! И сами, засучив рукава, первыми за работу… И началась настоящая, а не литературная жизнь, и поднялись города, заводы, ГЭС. Даже репрессии, 37-ой, лагеря НКВД были частью этой настоящей жизни, реальной политической борьбой, реальной политикой, а не эфемерными публицистическими битвами. Но … засосала и большевиков мещанская жижа. Дети их стали селиться в элитных домах, брать взятки, и портить секретарш не хуже, чем брали взятки царские столоначальники и портили крепостных девок помещики. Прекратилась реальная жизнь и сразу же поперла изо всех пор литературщина – все эти Солженицыны, Аксеновы, Владимовы... А уж сейчас, после падения СССР только литературщина и осталась: заводы стоят, инфраструктура городов доживает последние дни, треть населения – за чертой бедности, а интеллигенция изощряется в газетах в публицистических красивостях, тонко воспроизводит на языке родных осин дух западного постмодерна или толкует о духовности и возрождении Родины. Обыватель же не так высококультурен, он поглощает суррогат литературы – телесериалы.
И чего, спрашивается, наша интеллигенция не может простить большевикам? Конечно же, расстрелянных писателей, высланных философов, сосланных публицистов, обрыв Серебряного века. Пускай Серебряный век погряз в оккультизме, полусатанизме, проповеди индивидуализма и декаданса. Пускай он был оргией тонких духовных извращенцев на фоне сотрясаемой внутренними проблемами: голодом, войнами, революциями Империи. Пускай, наконец, большевики, похерив и без того уже умирающий Серебряный век литературы, открыли золотой век русской техники и промышленности. На место поэтам-декадентам пришли инженеры и конструкторы, на смену символической и футуристической зауми – ракеты, машины, самолеты. Юноши и девушки перестали писать стишки в тетрадке, закладывая их засушенными цветочками, а пошли в стрелковые кружки, в кружки авиамоделистов, в кружки парашютистов. Средний молодой человек Страны Советов, может, не знал, что такое верлибр, но зато знал как заряжать ружье и как действует самолетный мотор. Но что это за вульгарность – вопит либеральная интеллигенция, выросшая на литературщине и высушенная ею, отдавшая ей все свои живые силы. Что нам заводы и самолеты! Что нам ракеты и электростанции! Пусть их и совсем не будет! Проживем и на гуманитарную помощь ООН! Главное же, чтоб нам слышать эти прекрасные, чарующие песни сирены-литературы, под которые так сладко мечтать, дремать и не думать … не помнить … о дистрофии призывников.. о разваленной промышленности … о западных войсках у границ…
Американцы гордились бы Днепрогессом и Магниткой, мгновенной по историческим меркам ликвидацией разрухи гражданской войны, победой над фашизмом, как гордятся они Бруклинским мостом, героями своей гражданской войны и рузвельтовским планом обуздания «депрессии». А наш интеллигент знай себе, канючит: никогда не прощу Ленину расстрел поэта Гумилева (это слова поэта-лауреата И. Бродского).


Но литература не только отрывала от жизни, литература еще и лгала на жизнь. Выдающийся философ-консерватор Иван Солоневич писал, что вся великая классическая русская литература – гнусная пародия на российскую действительность. Сплошные уроды – Чичиковы, Смердяковы, если офицер – самодур, если чиновник – бюрократ. То же самое можно сказать и о литературе советского периода: она – за редкими исключениями, в основной своей массе - либо создавала неумный, славословящий лубок, либо бросала грязью (в том, и в другом случае упрощая и фальсифицируя) сложную, неоднозначную, живую советскую действительность.


Если мы хотим не упустить окончательно свой шанс на место в Истории, если в нас есть еще силы и надежды литературу нам нужно преодолеть. Не избавиться от нее, а именно преодолеть. Литература должна быть одной их жизненных функций национального организма, но не единственной, и не главной. Администратор, хорошо управляющий областью должен почитаться не меньше чем поэт (как это и было в лучшие времена русской истории, в век Петра Великого, в век Екатерины 2, в эпоху Ленина и Сталина). В сущности, в тезисе большевиков о госцензуре и партийности литературы был глубокий смысл. Его только нужно освободить от шелухи марксистской догматики и выразить в более адекватных в данном случае терминах – терминах философии жизни. Литература должна украшать, подслащивать жизнь, или наоборот, делать ее чуть более пряной, но она не должна подменять собою жизнь и фальсифицировать жизнь. Не жизнь народа, государства, цивилизации для литературы, а литература для жизни народа, государства и цивилизации – вот кредо новой литературы новой России. Не нынешнего ублюдочного осуществления интеллигентской ненависти к власти и государству, а России Возрожденной, нормального и здорового имперского организма.


Ростислав Романов

http://contr-tv/ru.print/2450